Вне времени и пространства

Случилось быть мне однажды в деревне со странным названием Могилицы. Небольшая такая деревенька дворов на двадцать. Лес кругом. Единственная достопримечательность — лесопилка километрах в трёх. Мужики там и работают. И уж совсем я собрался уезжать. Остановился у сельмага. И вот тут, совершенно случайно узнал, что лесопилка — это вовсе не единственная, да и никакая ни достопримечательность. Ну заготавливают лес, ну пилят брус, доску, ну отправляют куда-то по железке. Ну и что здесь интересного. Достопримечательность — это дядя Гриша. Бабы, что были в магазине, дружно закивали головами. «Интересно»,— подумал я и поинтересовался, а чем же знаменит дядя Гриша. То, что я услышал, поставило крест на моих планах еще засветло покинуть эту деревеньку с неуютным названием.

Дом дяди Гриши стоял недалеко от магазина. Ничем не выделялся среди других. Добротный, ухоженный. Тесовая крыша над воротами. Просторный двор. Во всём чувствовалась хозяйская рука. Сам хозяин встретил меня на крылечке. На вид лет шестьдесят. Не богатырь, но плотный. Серые брюки, синяя майка. На ногах калоши. Мужик как мужик. Прошли в дом. Обычный деревенский дом. Чисто, уютно, добротно. «Это моя хозяюшка, Мария», — дядя Гриша указал на женщину его лет, которая хлопотала у плиты. Узнав о цели моего приезда, дядя Гриша велел загнать машину в ограду. Потом мы сидели с ним на застекленной веранде за столом. Пили водочку, специально мною купленную для этого случая. Под соленые грибочки и пузатенькие огурчики. На столе дымилась в чугунке картошка. Закурили. Дядя Гриша начал неторопливо рассказывать:

«Было это три года назад 18 июня. Я точно помню. Сын у меня, Тимка, в соседнем Илюшино живёт. Село побольше нашего. Клуб, школа, три магазина. Если по большаку, то километров двенадцать до него будет. А вот напрямик лесной дорогой так где-то около пяти. Решил я навестить сына. Баньку помочь ему поставить. Можно было, конечно, на автобусе, но я решил пешком. Лето ведь. Теплынь. Дорога хоть и лесная, а колея набита. Молодёжь в клуб на мотоциклах гоняет. Да и так летом на машинах ездят. Иду я значит, сумкой с инструментом, топор там, ножовка, побалтываю. Лес шумит. Птичий гомон. Кузнечики в траве стрекочут. И так захотелось мне посидеть, лес послушать. Присел на упавшую берёзу, закурил. И вот тут то ли я так задумался, то ли задремал… Одним словом, очнулся от того, что сигарета палец обожгла. Притушил я сигарету-то и дальше пошел.

Осталось-то совсем ерунда. Сейчас вот за поворотом по левую руку лесопилка будет, а там еще километра два. Лесопилку-то не видно за лесом, а уж шуму-то хватает. Пилы визжат, вагоны на подъездных путях клацают, трелёвочники надрываются. Вот и поворот. Только почему-то не слышно привычного шума работающей лесопилки. Остановился я. Странно как-то. Страшно даже стало. Столько лет пташек пугала, а сегодня молчит. И решил я заглянуть. Что там такое могло случиться? Сотню метров в сторону. Чего там. Свернул. Только не было там лесопилки. Меня аж холодный пот прошиб. Деревня там стояла. Две небольшие улочки. Почерневшие от времени избы. Странная такая деревня. Никаких столбов электрических, антенн телевизионных. Ребятишки голопузые по улице бегают. Бабы у колодца о чём-то судачат.

Закрыл я глаза. Думаю привиделось всё. Открыл. Нет! На месте деревня. Облокотился я на жердь, что поскотина была загорожена. Ноги дрожат. Вспомнил, как батя рассказывал, что была до войны рядом с Могилицами ещё одна деревня — Карповка. Он и родился в ней. А вскоре после войны, в шестидесятых решили деревню расселить как не перспективную. Оно конечно, мужиков-то почти всех на войне поубивало. Только вон дед Пахом и остался. В Могилицах сейчас живёт. А что бабы. Не отстояли они, значит, деревню. Поразъехались кто куда. А на месте деревни лесопилку построили. Так и шумела она с середины прошлого века. А сегодня вот исчезла. Страх-то постепенно прошел. Перелез я, значит, через изгородь. Иду вдоль улицы. Живёт деревня своей жизнью. На меня никакого внимания. Как будто меня и нет.

Свернул я в переулок. По другой улице иду. Навстречу телега. Мужичок лет сорока. Баба с ним. Слышу, что разговаривают, а разобрать не могу. Смеются. Мимо проехали. На меня никто никакого внимания не обращает. Решил я сам проявить себя. Спрошу, думаю, вон у того мужика, что дровишки колет, куда, мол, я попал. И уже шаг в его сторону сделал, как, вдруг, услышал сзади голос: «Заговоришь с кем-нибудь, навеки здесь останешься». Знакомый голос. Повернулся я и… по спине ручейки холодные побежали. Стоит передо мной Варвара Жукова. Наша деревенская. Из Могилиц. Года два назад пошла в лес по ягоды и больше её никто не видел. Поискали, потом оплакали. Семён-то Жуков — муж Варвары — дом продал и уехал к дочери. «Беги», — прошептала она и пошла в сторону колодца. Только вёдра на коромысле покачиваются.

Вот тут я и струхнул. И откуда только силы взялись. Выбежал за околицу. Сумка-то с инструментом по ногам хлещет. Остановился я на минутку. Отдышался. Сумку-то в овраг толкнул. Дерево там приметное. Всегда отыскать можно. Дальше побежал. Вот уже и Илюшино видно. Добежал до первого дома. Тут силы меня и оставили. Упал. Подняться хочу, а не могу. Очнулся в больнице. Мария у кровати сидит. Тимка в дверях топчется. Мария-то как увидела, что я на неё смотрю, заплакала. Тимка подскочил: «Папка, где ты был? Где ты был, папка?» У самого слёзы. И чего это они так копошатся. Вышел из дома в девятом, сейчас вон на стенке часы показывают одиннадцать. За два часа не торопясь… «Баньку-то будем ставить?» — посмотрел я на Тимку. Тут Марьюшка взяла меня за руку: «Гришенька, где ты был целый год?» Я вспомнил всё.

Получалось, что я шел в соседнюю деревню целый год. Этого я понять никак не мог. Не доходило до меня. Потом начались мои мытарства. Первым делом милиция. Дело они, видите ли, розыскное завели. Искали меня год. Теперь, поскольку я нашелся, дело надо прекращать. Моему рассказу участковый, конечно, не поверил. Хотя добросовестно записал слово в слово. Потом стало еще хуже. Меня увезли в область. Там в больнице я десятки раз рассказывал свою историю. Мне никто не верил. Неделю я лежал весь опутанный проводами. Потом даже дня два в психиатричке. Никаких отклонений в психике у меня не обнаружили. Отпустили домой, но при выписке профессор посматривал на меня загадочно. Вернулся я домой ближе к осени. Хотел сразу сходить за сумкой с инструментом. Топор-то новый прямо с топорищем я купил за два дня до того случая. Марья не пустила.

Поверил моему рассказу только дед Пахом. Когда я описал ему мужичка и бабу, которые встретились мне на телеге в деревне, дед даже подскочил со стула. «Так это ж брат мой, Митька с Алёной своей! И кобыла рыжая его, — дед смотрел на меня, как будто я побывал на том свете, — Только сгинул Митька-то на войне. Убили Митьку в сорок четвертом. А Алёна-то двадцать лет уже как померла». В этот же день мы с дедом Пахомом пошли за инструментом. Дерево около оврага я отыскал быстро. Приметное дерево. Лесопилка гремела рядом. Перекопав почти весь овраг, сумку с инструментом мы не нашли. Нашли кусок ржавого железа. Я хотел кинуть его обратно в овраг, но дед Пахом разглядел в этом куске ржавчины очертания топора. Правда без топорища. Дед Пахом-то помер в прошлом году. Больше эту историю я никому не рассказывал».

Было уже за полночь, когда дядя Гриша закончил свой рассказ. Пустая бутылка стояла на столе. В пепельнице горой лежали окурки. «Подожди, я сейчас», — сказал он и вышел во двор. Через минуту вернулся, положил на стол пакет. Я вопросительно посмотрел на него. В пакете лежал солидный кусок ржавого металла, в котором безошибочно угадывался топор. Судя по ржавчине, пролежал он в земле, или в воде никак не менее века. Не поверить я дяде Грише никак не мог. Поверить тоже. За окном двадцать первый век. Все чудеса описаны и разоблачены. Топор, точнее то, что от него осталось, тоже не факт. Мало ли с каких времён он в овраге валялся. Ну не мог он за год так заржаветь. А вот то, что дяди Гриши год не было в деревне — это факт. Розыскное дело, если таковое имеется — тоже факт.

Утром поднялись рано. Решил я это дело до конца раскопать. Пакет с топором дядя Гриша отдал мне без колебаний. Он и сам не меньше меня хотел докопаться до истины. По приезду в город, я первым делом направился в милицию. Действительно 18 июня 2005 года Будаков Григорий Павлович утром ушёл из дома в село Илюшино и пропал без вести. Поиски ничего не дали. А вот 18 июня 2006 года около 11 часов утра он был обнаружен в бессознательном состоянии у дома номер два по улице Рябиновой села Илюшино. Теперь я был уверен, что дядя Гриша рассказал мне правду. Начальник милиции, выслушав мой рассказ, предложил помощь. Топор был упакован, опечатан, как положено, и направлен в экспертно-технический отдел Управления. Оставалось только ждать.

Прошел почти месяц. Передо мной на столе лежит заключение экспертов. С подписями, печатями. Читаное перечитанное. Из него следует, что топор пролежал в воде ни много — ни мало, а не менее семидесяти лет. Но это и не так важно. До войны тоже были топоры. Мало ли как он попал в овраг. Удивительно и не поддаётся осмыслению другое. На топоре было обнаружено клеймо завода — изготовителя. Большое спасибо экспертам. Так вот такое клеймо нового образца завод начал ставить на товары народного потребления с 1 января 2005 года. Получив документ, я сразу же поехал в Могилицы. Дом дяди Гриши встретил меня аккуратно забитыми досками окнами. Сосед пояснил, что Григорий, примерно через неделю после моего отъезда вместе с Марией ушли в лес. Ни домой, ни к сыну они не пришли. Искали их, но… А я знаю, где они. Я вижу их, идущими по улице деревни. Деревни, живущей вне времени и пространства.